Ну, вот и пришло самое время для продолжения стихотворения Бориса Пастернака, которое я приберегала с февраля. А потому, что март, а потому, что весна, а потому, что любовь вездесуща: она была всегда и будет всегда.

О, если бы я только мог

Хотя отчасти,

Я написал бы восемь строк

О свойствах страсти.

О беззаконьях, о грехах,

Бегах, погонях,

Нечаянностях впопыхах,

Локтях, ладонях.

Я вывел бы её закон,

Её начало,

И повторял её имен

Инициалы.

Я б разбивал стихи, как сад.

Всей дрожью жилок

Цвели бы липы в них подряд,

Гуськом, в затылок.

В стихи б я внёс дыханье роз,

Дыханье мяты,

Луга, осоку, сенокос,

Грозы раскаты.

Так некогда Шопен вложил

Живое чудо

Фольварков, парков, рощ, могил

В свои этюды.

Достигнутого торжества

Игра и мука –

Натянутая тетива

Тугого лука.

Хоть и принято считать – о любви не говори, о ней всё сказано, что-то заставляет меня думать, что это не совсем так. Почему-то всякий раз человек переживает это по-новому… Про дофамин, серотонин и окситоцин помолчим, хотя они, конечно, заставляют нас чувствовать и ощущать острее и ярче. Один известный писатель говорил: «Когда приходит любовь, человек должен чувствовать страх. Потому что вся твоя прежняя жизнь уже лежит в руинах, а что впереди – неясно». Так оно. Объяснял мне как-то один мужчина, что у любви довольно короткий временной отрезок жизни – три года. После этого страсти утихают, и становится понятно, удалось что-то создать за это время или нет.

О любви и страсти написаны тонны книг и сняты миллионы километров фильмов. Истории любви похожи и не похожи, всё зависит от самого человека. Тот же известный писатель утверждал:

Пиши, дружочек, про себя,

Всё остальное до тебя сказали…

Древние греки, например, различали несколько типов любви: семейную любовь («сторге»), дружескую любовь («филия»), романтическую любовь («эрос») и жертвенную любовь («агапэ»). Помните колдунью Агапу из сериала «Пока цветёт папоротник», героиню многих алтайских легенд? А она ведь собой жертвовала, ради того, чтобы открыть врата в другой мир…

Оно, конечно, для выполнения своей биологической функции, продолжения рода, романтическая любовь нам так, сбоку припёку: каждый из нас знает массу пар, где романтика если и была, то совсем недолго. Но всё же не хотелось бы уж сводить всё исключительно к биологии.

Из пяти книг, которые мы сегодня упомянем, в названии двух есть слово «берег». И это понятно, берег – это что-то видоизменяющееся, отделяющее сушу от воды. Разные стихии, разные миры, разлом и опустошение (или наполненность, кому как повезёт).

Страсть – неотъемлемая часть любви. И сила её способна сделать нас выше или уничтожить. Вот у вас какое название возникает в голове, когда звучит слово «страсть»? У меня «Леди Макбет Мценского уезда» Николая Лескова. Готовясь писать, я в очередной раз перечитывала эту повесть и снова чуть не до слёз наслаждалась красотой, певучестью лесковской прозы!

Итак, Катерина Львовна Измайлова: «Ей от роду шёл всего двадцать четвёртый год; росту она была невысокого, но стройная, шея точно из мрамора выточенная, плечи круглые, грудь крепкая, носик прямой, тоненький, глаза чёрные, живые, белый высокий лоб и чёрные, аж досиня чёрные волосы. Выдали её замуж за нашего купца Измайлова с Тускари из Курской губернии, не по любви или какому влечению, а так, потому что Измайлов к ней присватался, а она была девушка бедная, и перебирать женихами ей не приходилось.(…) Скучною жизнью жилось Катерине Львовне в богатом свёкровом доме в течение целых пяти лет её жизни за неласковым мужем; но никто, как водится, не обращал на эту скуку её ни малейшего внимания».

А вот это они зря. Сцена «сидела женщина, скучала» зачастую приводит к непредсказуемым последствиям, проверено на личном опыте (шутка). А тут ещё муж уехал куда-то по делам надолго, а свёкру до нашей Катеньки вовсе никакого дела нет… И Катерина Львовна что? Всё правильно – влюбилась! Сергей этот опытный был ловелас, кухарка Аксинья про то хорошо знала: «У Копчоновых допреж служил, так прогнал его хозяин. — Аксинья понизила голос и досказала: — Сказывают, с самой с хозяйкой в любви был... Ведь вот, треанафемская его душа, какой смелый!»

Смелому приказчику не составило особого труда добиться расположения Катерины. А речи-то какие говорил!

— Эх, душа, душа! Да каких ты это людей знала, что им только дверью к женщине и дорога? Мне что к тебе, что от тебя — везде двери, — отвечал молодец, указывая на столбы, поддерживающие галерею.

Ну, слово за слово, отправила Катерина на тот свет свёкра. А мужа всё нет и нет из поездки…

Но за сто верст на Руси по просёлочным дорогам ещё и теперь не скоро ездят, а Катерине Львовне без Сергея и час лишний пережить уже невмоготу стало. Развернулась она вдруг во всю ширь своей проснувшейся натуры и такая стала решительная, что и унять её нельзя. То она была баба неробкого десятка, а тут и нельзя было разгадать, что такое она себе задумала; ходит козырем, всем по дому распоряжается, а Сергея так от себя и не отпускает. Задивились было этому по двору, да Катерина Львовна всякого сумела найти своей щедрой рукой, и все это дивованье вдруг сразу прошло. «Зашла, — смекали, — у хозяйки с Сергеем алигория, да и только. — Её, мол, это дело, её и ответ будет».

А Сергей про приезд мужа всякие слова говорит, ревнует, мол…

Катерина Львовна была отуманена этими словами Сергея, этою его ревностью, этим его желанием жениться на ней — желанием, всегда приятным женщине, несмотря на самую короткую связь её с человеком до женитьбы. Катерина Львовна теперь готова была за Сергея в огонь, в воду, в темницу и на крест. Он влюбил её в себя до того, что меры её преданности ему не было никакой. Она обезумела от своего счастия; кровь её кипела, и она не могла более ничего слушать.

В общем, муж был обречён и отправился вслед за своим отцом. А Катерина уж беременная. И тут вдруг выясняется, что есть у мужа племянник, который наследником является наравне с Катериной.

И пошёл и пошёл Сергей играть Катерине Львовне на эту ноту, что стал он через Федю Лямина самым несчастным человеком, лишён будучи возможности возвеличить и отличить её, Катерину Львовну, предо всем своим купечеством. Сводил это Сергей всякий раз на то, что не будь этого Феди, то родит она, Катерина Львовна, ребёнка до девяти месяцев после пропажи мужа, достанется ей весь капитал и тогда счастью их конца-меры не будет.

Задушили бедного мальчишку подушкой, но на этом преступлении Катерина с Сергеем были пойманы с поличным и отправились в тюрьму, а оттуда по этапу. Тогда ведь, в XIX веке, этапы были совместные, при большом везении и со взяткой можно было и идти вместе, и ночами встречаться… И тут настигла Катерину беда: Сергей увлёкся сначала арестанткой Фионой, а потом юной порочной Сонеткой. И спрыгнула Катерина с парома в холодную осеннюю воду, прихватив с собой разлучницу.

Тяжелый багор на длинной верёвке взвился и упал в воду. Сонетки опять не стало видно. Через две секунды, быстро уносимая течением от парома, она снова вскинула руками; но в это же время из другой волны почти по пояс поднялась над водою Катерина Львовна, бросилась на Сонетку, как сильная щука на мягкопёрую плотицу, и обе более уже не показались.

По мне, так не очень логично – соперницу-то зачем уничтожать? Наказания всё-таки коварный изменщик заслуживает… Меня это, кстати, всегда удивляло – почему женщины в такой ситуации винят исключительно другую женщину, а не себя или мужчину… Не продумал тут что-то Николай Семёнович…

А другая Катерина, героиня сказов Павла Бажова, тоже выказав свой нрав и серьёзный характер, не на преступление отважилась. Как мы помним, в сказе Каменный цветок» (ах, какой язык, нисколько не уступающий Лескову!) пошёл Данила-мастер к Хозяйке медной горы посмотреть на сказочную красоту горного мира, да там и запропал. Но не такова была его невеста, чтобы какой-то каменной девке своего жениха оставить! И рассказывает нам Павел Бажов в сказе «Горный мастер»:

Катя — Данилова-то невеста — незамужницей осталась. Года два либо три прошло, как Данило потерялся, — она и вовсе из невестинской поры вышла. За двадцать-то годов, по-нашему, по-заводскому, перестарок считается. Парни таких редко сватают, вдовцы больше. Ну, а эта Катя, видно, пригожая была, к ней всё женихи лезут, а у ней только и слов:

— Данилу обещалась.

Её уговаривают:

— Что поделаешь! Обещалась, да не вышла. Теперь об этом и поминать не к чему. Давно человек изгиб.

Катя на своём стоит:

— Данилу обещалась. Может, и придёт ещё он.

Ей толкуют:

— Нет его в живых. Верное дело.

А она упёрлась на своём:

— Никто его мёртвым не видал, а для меня он и подавно живой.

А вот и трёхлетний срок (помните, тот самый, что на любовь отпускается?) прошёл. Но нашим уральским девушкам всё это нипочём. Думала Катя, думала, ждала-ждала, да и отправилась в горы Данилу своего искать.

Катя ходит в каменном лесу и думает, как ей Данилу найти. Походила-походила да и закричала:

— Данило, отзовись!

По лесу голк пошел. Сучья запостукивали: «Нет его! Нет его! Нет его!» Только Катя не унялась.

— Данило, отзовись!

По лесу опять: «Нет его! Нет его!»

Катя снова:

— Данило, отзовись!

Тут Хозяйка горы перед Катей и показалась.

— Ты зачем, — спрашивает, — в мой лес забралась? Чего тебе? Камень, что ли, хороший ищешь? Любой бери да уходи поскорее!

Катя тут и говорит:

— Не надо мне твоего мертвого камня! Подавай мне живого Данилушку. Где он у тебя запрятан? Какое твое право чужих женихов сманивать?

Ну, смелая девка. Прямо на горло наступать стала. Это Хозяйке-то! А та ничего, стоит спокойненько:

— Еще что скажешь?

— А то и скажу — подавай Данилу! У тебя он…

Сдаётся мне, что Хозяйка медной горы – это тоже представительница древнего народа чуди, что ушли когда-то внутрь гор и живут там. Иногда выходят, могут кого из земных с собой увести, чтобы род продлить… Но о чуди подробнее в другой раз. Сейчас мы о другом. И вот две девушки спорят, с кем Данила останется, а тот знай себе, камни гранит, не до пустяков ему…

И видит Катя — бежит по этому лесу Данило. Прямо к ней. Катя навстречу кинулась: «Данилушко!»

— Подожди, — говорит Хозяйка и спрашивает: — Ну, Данило-мастер, выбирай — как быть? С ней пойдёшь — все мое забудешь, здесь останешься — её и людей забыть надо.

— Не могу, — отвечает, — людей забыть, а её каждую минуту помню.

Тут Хозяйка улыбнулась светленько и говорит:

— Твоя взяла, Катерина! Бери своего мастера. За удалость да твёрдость твою вот тебе подарок. Пусть у Данилы всё моё в памяти останется. Только вот это пусть накрепко забудет! — И полянка с диковинными цветами сразу потухла. — Теперь ступайте в ту сторону, — указала Хозяйка да ещё упредила: — Ты, Данило, про гору людям не сказывай. Говори, что на выучку к дальнему мастеру ходил. А ты, Катерина, и думать забудь, что я у тебя жениха сманивала. Сам он пришёл за тем, что теперь забыл.

Поклонилась тут Катя:

— Прости на худом слове!

— Ладно, — отвечает, — что каменной сделается! Для тебя говорю, чтоб остуды у вас не было.

И так вот бывает… С девушками, в общем-то, всё понятно. А вот с мужчинами… Сказка, конечно, ложь, да в ней намёк, что добры молодцы частенько и показывают – мы помним, что жизнь гораздо богаче литературы…

Героя книги Юрия Бондарева «Берег», писателя Вадима Никитина, приглашают в Западную Германию, в Гамбург (действие происходит в 1972 году) издатели и владелица книжных магазинов госпожа Герберт. Всё происходит, как обычно: встречи с издателями и читателями, пресс-конференции, то да сё… И вдруг в один прекрасный вечер госпожа Герберт говорит ему, что она та самая девушка Эмма, в которую влюбился, потеряв голову, двадцатилетний лейтенант Никитин весной 1945 года в пригороде Гамбурга Кёнигсдорфе. И даже мысли свои тогдашние он вспомнил:

"Что это со мной? Почему это со мной? Как это со мной случилось?" Он понимал, что с ним происходит что-то нереальное, отчаянное, похожее на предательство, на преступление, совершенное во сне, на недопустимое нарушение чего-то, будто он необдуманно переступает и переступил негласно запретную границу, которую в силу многих обстоятельств не имел права перейти. "Если об этом утре станет известно в батарее, то как им объяснить?  Что им ответить?.. Что же теперь?..

– Нет, я офицер, и я должен отвечать за то, что  делаю...

Эх, офицер-офицер… Прошло двадцать шесть лет, и ты даже не узнал эту свою безумную любовь, Эмму, не понял, кто перед тобой…

Мне многие говорят, что такое возможно, что люди порой меняются до полной неузнаваемости, а я всё-таки сомневаюсь. Как можно через какие-то двадцать шесть лет (всего двадцать шесть!) не узнать, а стало быть, забыть человека, которого так любил?

Зачем она спросила меня, счастлив ли я? И этот последний крик её: "Вадим, Вадим!.." Значит, она продолжала любить меня двадцать шесть лет – и в ожидании, в неестественной надежде был смысл её жизни? А я искал суть в постоянной неудовлетворённости, задавал себе вопросы о двоякости истин (а как раньше сияли они простыми и чёткими символами!..), о противоречивости самой жизни, которая не стала добрее и проще. Ведь порой, когда я видел злобные взгляды, злые лица, унижение, жестокость друг к другу, бывало у меня чувство, похожее на ненависть к людям, казалось, лишенным милосердия и любви.

Только не говорите мне, что я вдруг забыла, что в те времена ни о каких браках и просто отношениях с иностранцами и речи быть не могло, что за такой поступок коммуниста Никитина могли куда-нибудь в сторону Колымы отправить, а то и похуже. Всё я помню, но от этого моё восприятие нашего гендерного различия не меняется. Очень печально, что люди порой даже чувства свои обязаны испытывать по чьей-то указке…

И оттого, что всё это происходило с ним, сорокашестилетним уже (как всё изменилось, в наше время сорок шесть вовсе не пожилой возраст, а тогда, в семидесятых, вполне почтенный), его сердце вдруг стало давать сбои.

Почему я думаю об этом? Я был счастлив? Когда? Какие-то секунды, минуты, часы, которые я мог вспомнить как лучшие мгновения своей жизни. Детство? Молодость? Но война, война... Неужели подлинное и то, что навсегда утрачено? Странно – теряя, человек обретает ощущение неповторимости прожитого, и соединение утраченного и настоящего рождает особую радость. Может быть, попытка возвращения к прошлому – защитная реакция? Неужели прошлое – это тоска по тому, чего нельзя повторить и вернуть, как первую любовь, как когда-то залитый солнцем паром среди полуденной райски теплой реки, запах дёгтя, лошадей, прогретого зноем сена в телегах, стоявших на пароме, этого необыкновенного кусочка детской благодати, и ощущение того берега, зеленого, обетованного, пахнущего медовым летним счастьем? Да, был тот берег...

Писатель Вадим Никитин умер в самолёте на обратном пути из Гамбурга в Москву. Его сердце, надорванное войной, послевоенным лихолетьем, ранней трагической гибелью сына, не выдержало встречи с Эммой, первой любовью, которую он, что ни говори, всё-таки предал… Иногда прошлое больно ранит и даже убивает…

Действие романа Константина Лагунова «Больно берег крут» происходит в затерянном в сибирской тайге крохотном посёлке Турмаган, где совсем недавно забил первый фонтан нефти, запасы её оказались огромными, а потому срочно было создано нефтепромысловое управление и начал строиться первый северный город Турмаган.

Прокляни его, отрекись, беги прочь, в благословенные просторы солнечных степей иль под райскую сень пальмовых рощ, блаженствуй и ликуй — раскованный, освобожденный, неподвластный, — но знай: скоро, очень скоро тебя подсечёт, заарканит и начнёт душить неуёмная тоска по комариной болотной глухомани, по непоседливому неуюту балков и палаток, по короткой, жестковатой, но нелицемерной и крепкой мужской дружбе, по неразведённому спирту и сырой рыбе, по лихорадочно напряжённым, беспощадным будням, очень схожим с буднями войны, и еще по многому — большому и вовсе мизерному, что вобрало в себя магическое слово — СЕВЕР.

Все аллюзии Константина Яковлевича, конечно, белыми нитками шиты – кто не знает, что первое нефтяное месторождение называлось Самотлор, а город Нижневартовском. Областная столица, сонный, провинциальный, на тот момент почти весь деревянный Туровск – это Тюмень (город на реке Туре), а старинный Тоборск, конечно, мой родной Тобольск (какое-то неблагозвучное имя подобрал ему писатель, правда?). Да и Севером это можно назвать с натяжкой – Ханты-Мансийский округ считается районом, приравненным к Крайнему Северу. Но ладно, это я так, от своего крайнесеверского, ямальского снобизма…

Герой романа Гурий Бакутин, начальник нефтепромыслового управления (царь и бог северный по тем временам) – романтик и трудоголик, бесшабашный волюнтарист. Это не преувеличение ни на йоту, я и в начале восьмидесятых знавала таких – геологоразведчиков, нефтяников и газовиков, на Северах только такие и могли жить и работать. Город Турмаган существовал только в планах и мечтах, ни автомобильной, ни железной дорог не было (даже широко известный в узких кругах поезд Свердловск-Нижневартовск ещё не ходил), добраться можно было только самолётом и вертолётом. На Севере и сейчас полно таких мест, а тогда просто сплошь и рядом. Всё жильё временное, без удобств: тёплый туалет и горячая вода? Не слыхали – хорошо, холодная есть, хоть и привозная… В общем, жизнь – не всякому под силу. Жена Гурия Ася не выдерживает всей прелести первопроходческого существования и отъезжает с сыном в родной Омск. Гурий поначалу бросает иногда все дела и на пару дней самолётом наведывается туда, но всё реже и реже… А мужчина-то молодой, сорока нет… Однажды он приходит домой с работы и обнаруживает, что даже сухой корки нет на ужин. И тогда по нашей нормальной российской привычке стучит в соседскую дверь. Его встречает соседка Нурия, жена нефтяника из Башкирии (тогда центрами нефтедобычи, не считая Каспия, были Татария и Башкирия, и на северных месторождениях работало много выходцев из этих республик). И тут Гурия пригвоздило. Хлеба ему Нурия дала, он ушёл к себе, но забыть её уже не мог. А жизнь начальника НПУ сплошной кризис…

В одну из таких кризисных минут он встретил на лестничной площадке Нурию. И мигом злость и ярость скатились с него, нестерпимо захотелось коснуться, услышать низкий глубинный голос, увидеть нежную, манящую улыбку. Он вдруг постиг: она нужна ему, немедленно, вся… Под взглядом Бакутина женщина словно пристыла к полу и только глаза полыхнули жаркой, жадной радостью. Ещё бы миг, и он подхватил, унёс её, но за спиной Нурии скрипнула дверь, вышел сынишка с конфеткой за щекой, еле внятно пролопотал: «Сдаравстввуйте». Бакутин пнул запертую дверь своей квартиры и прилип лбом к косяку, затылком и спиной видя и слыша (…): шаг, пауза, ещё шаг, пауза, ещё, и чем дальше, тем тяжелей, неохотней уходила Нурия…

Ася, конечно, письма писала, о любви и всё такое, но в Турмаган не ехала. Опасно это, девочки… Порой и рядом не уследишь, а уж за тысячи километров… Правда, памятуя о Катерине Львовне из «Леди Макбет…» мы помним, что женщин надолго оставлять тоже не рекомендуется…

Ася вернётся в Турмаган, но будет поздно. После хмельной новогодней ночи, где-то часу в одиннадцатом оглушительно проскрипела примёрзшая за ночь дверь, впустив в подъезд девчушку-почтальоншу. Та принесла две телеграммы: Бакутину и Нурие.

В первой значилось: «Буду второго сыном. Встречай. Целую. Ася».

Другая телеграмма ещё короче: «Убью. Сабитов».

А на календарях, на пахнущей краской газете «Турмаганский рабочий» уже стояло: 1 января.

Ася Бакутина и муж Нурии вернулись, а сама Нурия куда-то исчезла, уехала… Что тут было! Драка с Сабитовым, конфликт с Асей… Бакутина исключили из членов горкома КПСС, хорошо, хоть с работы не сняли… Жизнь продолжалась¸ но забыть Нурию Гурий не мог.

Вдруг все отдалилось, опрокинулось, отлетело прочь. Осталась прозрачная, чуть слышимая мелодия, матовый полумрак и доверчивые нежные руки Нурии на плечах. Пахнуло солнцем, прогретыми степными травами. Пропитанный хмельным, терпким ароматом пожухлых трав, воздух стал как бы видимым и осязаемым, в нём, растворясь, смешались краски земли и неба — голубое и зеленое, смешались и заклубились, запереливались волнами, в которых плавало красное солнце, очень похожее на буек, отсекающий зону морского купанья. Ухватиться бы за этот красный поплавок, повиснуть… Пусть качает. Качает и кружит…

Качает и кружит…

Качает и кружит…

«Нурия», — беззвучно прошептал он и тут же услышал: «Гюрий».

Этот голос жил в нём, всегда был с ним и теперь, всплыв из потаённой неподвластной рассудку глуби, сразу заполнил все существо Бакутина. Голос гудел в бакутинской крови, бился в черепе, подминая все звуки вокруг. И прямо по сердцу. Прямо в сердце:

— Гюрий…

— Гюрий…

— Гюрий…

И каждый зов навылет.

И снова прострелено сердце…

А с простреленным сердцем как?

Она найдёт возможность сообщить ему, что живёт не слишком далеко и родила ему дочку. Что было дальше – неизвестно, роман, что называется, с открытым концом, каждый может додумать, как захочется… В романе несколько любовных, семейных линий, часть из них трагические, потому что Север – это такой берег, водораздел, часто проверяющий на крепость не только чувства, а человеческие характеры…

Герои книг, которые мы сегодня читали, часто задаются вопросом – куда уходит любовь? Вот и Толя Смирнов из повести Николая Никонова «Глагол несовершенного вида» (об этой книге мы как-нибудь поговорим отдельно, уж больно хороша), потеряв свою любовь по имени Лида, думает, что жизнь в пятнадцать закончилась, потому что первая любовь, да ещё неразделённая – не просто драма, это настоящая античная трагедия. Но проходит время и всё забывается:

Когда я приезжаю в тот город моего детства, живу там, брожу по улицам, его раздавшимся проспектам – иногда встречаю худощавую красивую женщину с зимними глазами. Я встречаю её уже равнодушно, – только смотрю, она ли, и, провожая её взглядом, всегда думаю, что же такое – время…

Пожалуй, хватит на сегодня. Передохнём месяц, потому что апрельская глава будет посвящена ещё более сложному феномену – межнациональным семьям. Я даже название уже придумала: «Любовь на разных языках». Интересно? Запаситесь терпением, всё впереди! А ЛЮБОВЬ – всё-таки вечна!